Элиана слышала, как, спускаясь по лестнице, он декламировал стихи Андре Шенье:

И вижу я в тумане алом

Толпу живых теней, гонимых трибуналом

На гильотину…

И когда она осталась одна, то упала на колени и зарыдала так громко и отчаянно, что казалось, ее сердце вот-вот разорвется от горя и смертельной тоски.

И в этот миг Элиана была уверена в том, что самое страшное чувство на свете – это чувство бессилия перед несправедливостью.

Следующее утро выдалось неожиданно светлым, его краски были нежны и чисты. Легкие облака закрывали солнце, но небо переливалось розовато-голубым сиянием.

Элиана встала очень рано и, собрав кое-какие необходимые вещи и немного еды, отправилась на поиски отца. Тупое отчаяние сменилось желанием действовать, и она решила во что бы то ни стало добиться свидания или хотя бы каких-то объяснений властей относительно участи Филиппа.

Поездка в фиакре стоила шестьсот ливров, денег у Элианы не было, и молодая женщина понимала: для того, чтобы обойти пешком почти весь город, ей понадобится не один день. В прежние времена в Париже было семь тюрем, потом девять, а недавно открыли еще три. Сен-Лазар, Мадлонет, Сент-Пеланжи традиционно считались женскими тюрьмами, и хотя Элиана слышала, что теперь всех заключенных держат вместе, она решила пока оставить их, как и Шарантон и Сальпетриер, где прежде содержались маньяки, и Бисетр, предназначавшийся для больных и бродяг. Существовали еще Сен-Мартен, Консьержери, Форс, Люксембургская и Кармелитская тюрьмы и Сен-Фирмен.

Молодая женщина подумала о том, насколько пригодилась бы ей сейчас помощь Дезире.

Она решила начать с тюрьмы Форс и отправилась путешествовать по переименованным республиканцами улицам, одной рукой прижимая к груди узелок, а другой придерживая подол платья, который трепал ветер. Ее ноги в штопанных-перештопанных чулках и деревянных башмаках сильно замерзли, хотя она уже давно привыкла в любую погоду ходить пешком.

Прошло полчаса, час, а она все брела и брела. Над черными куполами безмолвных церквей клубился белый туман, заиндевевшие стекла домов сверкали серебром. Слегка подморозило, и сухая корка льда с хрустом ломалась под башмаками.

Мимо прошел отряд рекрут, немного погодя – взвод линейных войск, презрительно именуемых «белыми задницами»: мостовая сотрясалась под ударами их тяжелых сапог.

На одной из пустынных улиц какой-то бездельник, завидев одиноко идущую девушку, крикнул:

– Эй, красотка, не желаешь заработать? Пойдем со мной!

Но Элиана даже не оглянулась и лишь ускорила шаг.

Ее поразил вид тюрьмы Форс – с тройными решетками на узких окнах, обитыми листовым железом дверьми и темными кирпичными стенами.

Люди толпились огромной массой перед воротами и на вымощенном каменными плитами дворе. Слышались окрики тюремной стражи, хлопанье тяжелых дверей…

Элиану немилосердно оттирали в сторону, ее шаль сбилась, шпильки вылезли из прически, и на хрупкие плечи струился водопад волнистых, блестящих как золото волос. Она казалась такой хрупкой и беззащитной, от нее веяло чем-то трогательно-легким, как веет весной от неразбуженных лугов и полей.

Какая-то изможденная на вид женщина средних лет пристально посмотрела ей в глаза.

– Уходите отсюда, не стойте. К тому времени, как вы доберетесь до ворот, их запрут. Здесь занимают очередь с полуночи. Приходите завтра.

– Скажите, – быстро прошептала Элиана, – мне велели заплатить деньги за содержание арестованного, но у меня нет денег. Тех, за кого не заплатили, не кормят?

Женщина горько усмехнулась.

– Всех кормят – похлебкой из падали и травы. Зато сколько людей умерло, не дождавшись приговора!

Глаза Элианы расширились от ужаса, и она тихо спросила:

– А куда их отвозят потом?

Женщина поняла. Она сделала неопределенный жест.

– Может, в Кламар. Или еще куда-то… Теперь везде есть общие могилы. Весь Париж – общая могила. И тюрьма. Кто там у вас? – Она кивнула на стены.

– Отец. Правда, не знаю, здесь ли он. Мне не сказали, куда его повезут.

Женщина махнула рукой.

– Тогда тем более уходите! – Потом окинула ее проницательным взглядом. – Вы бывшая дворянка?

– Да.

Женщина кивнула.

– Сразу видно.

– А вы? – спросила Элиана.

– Я – нет. Я жена торговца. Мой муж не смог доказать, что мы существуем на честно заработанные средства.

Элиана хотела еще что-то спросить, но толпа увлекла собеседницу вперед, и в следующую минуту та забыла о существовании девушки.

Элиана вернулась домой. Прошло около недели. Она никуда не ходила, даже за пайком. Все казалось бессмысленным. Оставалось одно – ждать.

И вот однажды вечером в дверь резко постучали, как тогда, когда приходили за Филиппом.

Элиана еще не легла, она открыла: на пороге стоял все тот же комиссар Конвента.

– Гражданка Элиана де Талуэ?

– Да! – молодая женщина обрадовалась, подумав, что ей принесли весть об отце.

Комиссар разглядывал ее. Выражение его лица было сосредоточенное и суровое.

«Интересно, есть ли у него сердце?» – мелькнула у Элианы мысль.

– Чем вы занимаетесь? На какие средства существуете? Вы бывшая дворянка?

– Да.

– Чем вы можете доказать свою преданность Республике? Ее решительный взгляд словно бы уперся в невидимую стену.

– А почему я должна это доказывать?

Вероятно, такой вопрос показался комиссару непростительно дерзким. Он нахмурился.

– Если вы не трудитесь на благо Республики, значит, вы безразличны к республиканскому делу, а это является преступлением против нации.

Элиана молчала.

– Вы девица?

Молодая женщина покраснела.

– Я вдова. Мой муж погиб в августе девяносто второго года.

– Он участвовал в контрреволюционном мятеже?

– Нет. Его… просто убили.

– А еще у вас есть родные?

– Отец. Его арестовали несколько дней назад. И сестра. Но она давно уехала из Франции.

В глазах комиссара вспыхнул интерес.

– Эмигрантка? Вы поддерживаете связь?

– Нет. Мы не получаем писем уже больше двух лет. А какое это имеет…

Но комиссар, очевидно, счел предварительный допрос завершенным и перебил:

– Элиана де Талуэ, вы причислены к подозрительным гражданам, потому вас отвезут в Люксембургскую тюрьму.